Анатолий Афанасьев - Мелодия на два голоса [сборник]

— Ладно, Миша, не будем портить себе отпуск из-за ерунды. Давай все забудем, как будто ничего не было.

Я по ее глазам видел, что она ничего не забудет.

Потом, в оставшиеся дни, было еще много такого, что мне трудно описать, потому что я не писатель. Было море и солнце, было много смеха и доверчивых признаний, были свежие утра с прозрачным солнцем и ледяное вино. Ой, да что там говорить. Лучше лета у меня не было и не будет. Только с того самого вечера, когда я ее ударил, над всем нашим счастьем повисла ужасная тень. Казалось, что стоит резко оглянуться, и я увижу оскаленную пасть неведомого чудовища, готового проглотить нас обоих…

Саня сказал:

— Как-то ты изменился, старик. Как-то ты похужел. Может, тебя дома не кормят?

Кудряш, конечно, вмешался со своей природной мудростью:

— Из-за бабы он бесится, ты что, не видишь?

— Неужели из-за Людки? А, Мишель?

Я смотрел на них как на дикарей. Они и были дикарями. И я был дикарем, пока не влюбился. Дикарем легко жить. Никаких особенных забот. Никаких переживаний. Вое живы, здоровы — и слава богу. Любовь, конечно, очеловечивает. Когда меня любовь очеловечила, я стал страдать невыносимо. Я растерялся в окружающем мире. Не знал, что предпринять. Думал я только о Люде, а всех остальных людей, близких и знакомых, узнавал с усилием. Каждый раз напрягал память, чтобы узнать. Даже родителей узнавал с трудом.

Я и себя узнавал с трудом, особенно по утрам, бреясь перед зеркалом. Видел унылое чужое лицо с некрасивыми глазками. Такое лицо вряд ли можно было любить. Раньше я думал иначе. Раньше мне нравилось мое лицо и нравились собственные движения. Раньше я двигался упруго и мягко, а теперь вроде начал приволакивать левую ногу. И часто спотыкался. Один раз споткнулся, вылезая из автобуса. Зацепился о ступеньку, упал и расшиб себе локоть. С тех пор стал бояться автобусных остановок. И еще меня очень раздражало скопище людей. Я избегал автобусов и метро, и если была возможность, то предпочитал ходить пешком. Чтобы не стоять в длинной и нелепой очереди в столовой, брал теперь из дому бутерброды и бутылку молока и обедал в одиночестве, укрывшись где-нибудь в подсобке.

Люда старательно уклонялась от встреч со мной. Нет, мы встречались, но редко. Раз-два в неделю. У нее находились тысячи причин, чтобы отменить свидание. Она была очень изобретательной. Наши телефонные разговоры, если мне удавалось ее поймать, протекали примерно так:

Я (с натужной бодростью): Людочек, ну что, пойдем нынче в кинишко? Хорошее кинцо идет в "Звездном".

Она: Сегодня никак не могу, Миша.

Я (бодрее прежнего): Почему, дорогая? Такая прекрасная погода.

Она: Ко мне тетка приехала из Пензы. Надо будет поводить ее по магазинам.

Я (удивленно): Но она уже приезжала на той неделе.

Она (оскорбленно): Это другая тетя, Миша. Папина по дедушкиной линии.

Я (теряя ощущение реальности): Люда, милая, но как же так! Я не видел тебя целых три дня. Неужели ты не соскучилась? Я так места себе не нахожу. Давай попозже встретимся.

Она (с явным нетерпением): Я же сказала, что не могу. Ты прямо как маленький. У тебя что — других занятий нету?

У меня не было других занятий. Простая мысль, что Люда меня не любит, конечно, приходила мне в голову, но я ее прогонял. Отмахивался от нее. Я рассуждал логично. Как же так, мы провели месяц в Николаевке. Я жить без нее не могу. Она не может от меня отказаться, тем более что у нее никого нет. И чем я плох? Раньше меня любили. Некоторые неплохие девушки собирались за меня замуж. Да что там. Одна девушка, которую звали Анной, хотела кончить жизнь самоубийством, когда я ее бросил. Сама мне об этом сказала. Она хотела купить сорок градусников, разбить их и выпить ртуть. Остатки моей гордости бунтовали. Однажды я сказал Люде:

— Что же ты меня мучаешь, дрянь паршивая! Если не любишь, то надо сказать прямо и честно об этом. Или ты думаешь, что на тебе свет клином сошелся?

— Я и правда, наверное, не люблю тебя, Миша, — мягко ответила она и взяла меня за руку. — Но это ничего не значит. Я могу быть с тобой и просто так, если тебе захочется.

Я смотрел на нее с изумлением и видел перед собой не женщину, а что-то обтекаемое и неуловимое. Дыхания опять же не хватало. Я уже привык к тому, что не хватает дыхания, и к железной плите в груди тоже привык. Я носил эту плиту, как другие носят портфели. Если приноровиться, то это не тяжело и не очень обременительно. С непривычки неудобно, а потом приноравливаешься — и ничего, Как будто с детства так было.

— Люда, давай поженимся — и все образуется, — попросил я в лихую минуту. — Буду беречь тебя и баловать.

— Не надо, — ответила она скучая. — Нам не надо жениться. Это безнравственно.

— Чего?

— Разве тебе плохо так?

— Мне не хватает тебя. Мне тебя всегда не хватает.

Она тяжело вздохнула. Сказала ласково:

— Я тебя понимаю, мой дорогой. Со мной тоже так было, Это все проходит. Надо перетерпеть — и все пройдет.

— Я не хочу, чтобы прошло. Пойми ты, я не хочу, чтобы прошло. Хочу быть с тобой и иметь от тебя детей. Я хочу приносить тебе деньги.

— Мне не нужны деньги! И не называй меня, пожалуйста, подлой девкой. Если бы я была такая, я бы просто от тебя отвернулась. Но я вижу, что тебе плохо, и я с тобой.

— Ты не подлая? Зачем же ты ездила со мной на юг? Зачем все это было между нами? Побаловались и разошлись? Так, что ли? Это не подло?

Она задумалась, теребя мои пальцы. Она умеет надолго задумываться, словно выпадает из текущего времени. Она задумывается, а потом говорит совсем про другое, не про то, о чем шла речь. В тот раз она сказала:

— Мне кажется, Миша, что я уже прожила свою жизнь, и даже не одну. А теперь плыву по течению…

— Плыви! — крикнул я, задыхаясь от ненависти и тоски. — Хоть бы ты быстрее утонула, дрянь!

Она повернулась ко мне, внимательно распахнула глазищи и нежно поцеловала меня в щеку. Чтобы ее не ударить, я ногтями разодрал себе ладонь…

Конечно, так долго не могло продолжаться. Должно было что-то измениться. И изменилось. Да еще как! В одну из суббот мы с Людой договорились поехать за город. То ли за опятами, то ли побродить по лесу, поваляться на травке. Мне в ту пору было глубоко безразлично, куда ехать и зачем — лишь бы с ней. Ну вот, утром позвонил на всякий случай, чтобы уточнить время и место встречи. Я сразу по ее голосу почувствовал — что-то неладно. Какой-то сюрпризец она мне подготовила в ночь с пятницы на субботу. Да, подготовила. Большой сюрприз. Голос у нее был вялый и невыспавшийся:

— Знаешь, Миша, ты только не обижайся, но я сегодня никуда не могу ехать.

Не очень удивился, потому что привык к подобным неожиданностям с ее стороны. Огорчился, правда, сильно. Я ведь уже рюкзак собрал, и бутылку вина туда запихал, и бутерброды с красной икрой — специально купил банку красной икры у официанта в ресторане. Спросил:

— Новая тетка приехала? По прабабушкиной линии?

— Остроумно, но не смешно, — ответила она, как мне показалось, зевнув в трубку. Дальше мы минут пять препирались, постепенно повышая тон. Я быстро дошел до своих обычных оскорблений и упреков, а она медленно взвинчивалась, с трудом меня догоняла. Наверное, толком не проснулась. Зато когда взвинтилась, то и выдала мне такое, от чего я остолбенел.

— Хорошо, Миша, — сказала она ледяным голосом. — Чем вечно слушать твою ругань, лучше скажу тебе правду. Не могу с тобой встретиться, потому что встречаюсь с другим мальчиком. Я тебе про него говорила. Мы учились вместе. Мы и до тебя дружили. Но он мне изменил, и я с ним рассталась. А теперь мы снова встречаемся. Я простила ему измену. Он сказал, что это была не измена, а роковая ошибка. Ты понимаешь?! Миша, ты меня слушаешь?

Слушал ее очень добросовестно, но ответить сразу не смог. Потом ответил, после долгой паузы:

— Я убью твоего мальчика. Я поубиваю всех мальчиков, с которыми ты училась.

Она хмыкнула.

— Миша, опомнись, что ты такое говоришь!

— Убью твоего мальчика и тебя заодно, — твердо повторил я, пребывая в уверенности, что еще сегодня, до захода солнца, выполню свое обещание. У меня руки мгновенно налились свинцом. Надо было только уточнить кое-какие детали.

— Где он живет? — спросил я добродушно. — Ты дай мне адрес, а об остальном не беспокойся.

— Миша, ты с ума сошел, да?!

— Если ты не дашь мне адрес, все равно вас выслежу.

— Вот ты, значит, какой!

Я хрипло рассмеялся.

— Именно такой. Вы у меня оба запляшете, как черти на сковороде! Обоих вас прижучу! Я тебе что — игрушка? Клоун из цирка, да?! Ты зачем со мной ездила на юг? Открою тебе сейчас, кто ты есть… — Здесь я разразился таким потоком брани, который на бумаге написать невозможно, да всего и не запомнил. Ведь выкрикивал угрозы и ругался, точно в бреду. Она уже повесила трубку, а я все еще продолжал выкрикивать какую-то бессмыслицу. Чуть голос не сорвал. Я тоже наконец повесил трубку и сидел тихонько у аппарата, съежившись и обессилев. Не было желания ни встать, ни лечь. Через какое-то время снова механически набрал номер, услышал ее голос и положил трубку. Вошел в комнату отец и молча топтался у двери. Я спросил: